Братья / рассказ
Братья / рассказ
Помню, в детстве мой Васька любил нырять в бочку с толстой яблоневой ветки. Бочка была металлической, грубо спаянной и изрядно проржавевшей. Поэтому однажды Васька взял отцовские банки с краской и разрисовал ее цветами. Были это маки или ромашки, мне уже не вспомнить. Главное, что потом с работы пришел разъярённый отец и выпорол Ваську, папка хотел ей дом красить, а Вася вскрыл банку неаккуратно: половину в кусты пролил сразу, а другая сама с цветов стекла. Мать потом долго Васю жалела, конфет ему купила, а со мной он делиться не стал.
Бочка там простояла еще месяца два до холодов, а потом отец унес ее куда-то. А раньше Васька в нее прыгал так, что половина тут же выливалась, он исчезал секунд на 30, а потом выныривал довольный: «Я достиг самого дна Марианской впадины!». Хорошо, что хоть мама с папой этой его игры не видели, а я им Ваську не сдавал…
Была ночь. В окне опрометью мелькала линия электропередач. Дрожащее стекло в раме, чай, трясущийся в граненом стакане, храпящий дед на верхней полке – все они звучали в такт колесам. Васька заскрипел на соседней полке.
— Не спишь? – прошептал он сипло.
— Не сплю…
— Коль, а ты знаешь, почему колеса стучат?
— Да из-за нашего климата между рельсами помещают такие штуки, термозазоры называются, и когда колёса на них наезжают, то прогибают рельсы и запрыгивают со стуком дальше.
— Не-а! – Васька пытался говорить как можно бодрее, но получалось с трудом. – Это не колеса даже, а сердце поезда… — его некогда переливчатый голос теперь мог играть лишь на двух-трех нотах. Уходит его голос. Скверный признак.
— Так ты же про колеса спросил. Причем здесь сердце?
— Не бери в голову, — он отвернулся к стенке.
В темноте я стал шарить по своему портфелю, достал мобильник. На дисплее 03:30.
— Васьк, помнишь, ты маленький летом меня просил разбудить пораньше, чтобы вместе на крышу залезть и на небо смотреть.
— Что уже мне эти рассветы… — отозвался он, но с усилием отпустил голову в мою сторону, помолчал немного, а потом вдруг спросил:
— А ты в детстве обижался на родителей, что они меня больше любят?
— Да как я мог? У тебя же в детстве были такие кудряшки веселые и щечки толстые.
Он засмеялся и погладил свое лысое темя. Я уже успел привыкнуть, что его смех стал похожим на кашель.
— Хорошее было время… Слушай, а Катька тебе машину не дала, да?
Я молчал. Подстаканник как-то особенно задребезжал, я непроизвольно схватил его вместе со стаканом.
— А?
— Да не дала, не дала… Ты только не подумай, она за меня боится просто.
— Понимаю…
— Не прав ты, Вася. По себе о людях не суди! — вышло грубо.
— Так я ж и говорю — понимаю.
-Ладно, забыли. Расскажи про Таиланд. Где ты там жил, в Паттайе?
— В Районге… Встаешь так часов в 5 утра, берешь пиво из холодильника и идешь вдоль пальм к берегу. А песок там белее, чем Фриске пела, еще не горячий, чуть нагретый. Океан на весь горизонт. Идешь вглубь, а вода все по голень. А после пляжа на обед. На улице лотки, а на них чего только нет: маракуй, кокосы, манго: и персиковое, и желтое. Знаешь, в раю я уже был, теперь и в ад можно… А вы с Катькой где были?
— Мы в заботах были… Не пришлось как-то…
— А до этого Вьетнам был. Но там однажды на рынке меня окликнули: «Васька! Васька!». Так, конечно, «шестерка» какая-то. Но после все же обстановку обновить решил.
Синева за окном постепенно розовела. Кучерявые облака покрывались красноватой коркой. За травянистым валом виднелись поля.
— Вась?
Простыня поднималась над Васькиной грудью. Заснул. Я вышел в тамбур покурить. Мы проезжали отдельные хилые домики, их становилось все больше и больше, значит, город уже скоро. «Только бы дотянул, только бы дотянул», — думал я. Облака становились все желтее, солнце поднималось над горизонтом.
— Вася, Вася! Солнце встает! – я вбежал в купе.
— У вас брат, кажется, умер, — отозвался дед с полки.- Как то он так что-то…
Простыня на Васе лежала, как пластмассовая. Я бросился за проводницей. На подходе была Сызрань. До Самары мы не доехали всего 200 километров…
Проводница была в своем купе. Правой рукой она подводила губы перед маленьким переносным зеркальцем, а левой – взбивала рыжие кудри а-ля Пугачева.
— Я прошу прощения, у меня умер брат…
Она все крутила в руке губной карандаш и продолжала смотреть на себя в зеркало.
— Номер купе какой?
— Пятое…
— Уже второй за месяц… И почему как умирают, так в мой рейс? – она нехотя поднялась и, виляя бедрами, пошла вслед за мной.
А потом были хмурые, полусонные полицейские. Дед ел курицу на своей полке, а засидевшийся в лейтенантах мужик лет тридцати пяти писал протокол:
— Фамилия, имя?
— Куваев Василий Сергеевич.
— Так. «Кувайов»? Через «и краткий»?
— Да нет. Через «ё»…
— Значит, Куваёв… Цель поездки?
— Мы домой ехали, сдаваться…
— Кому сдаваться? Немцам?– он загоготал, дед на полке тоже засмеялся.
Я вышел в коридор и прижался к стене возле двери. Мимо прошел второй полицай, тощий и конопатый.
— Слушай, — негромко сказал он лейтенанту. – Куваев, Куваев… Это не Шабер часом?
— Какой Шабер?
— Василий Куваев мой родной брат! — я вернулся в купе. – Организованная преступная группировка «Курмыши». Вез его, чтобы он с чистосердечным. Напоследок. У него рак был. Мама очень повидать его хотела.
«Кур»-«мы»-«ши», — записывал лейтенант, чуть высунув в уголке рта язык. – Да?
— Да, все верно.
Вдруг лейтенант оживился и ткнул пальцем в окно:
— О! Скорая подъехала!
На перрон шла бригада с носилками.
_________________________________________
Об авторе: АЛЛА ВОЙСКАЯ
Алла Войская (Новикова). Родилась в Москве. Студентка Литературного института им. Горького, семинара прозы и очерка и публицистики Ф.С.Нагимова. Пишет прозу и литературную критику. Публиковалась в газете «Литературная Россия». Лауреат премии «Русское слово» (2017). Hekaýalar
