Кошмар / рассказ
Кошмар / рассказ
Вера Григорьевна, приоткрыла дверь, выглянула в коридор. Окинув строгим взглядом толпившихся в коридоре больных, вернулась в кабинет. Появление сестры на минуту утихомирило ссору. Причина склоки была обыкновенной — кто следующий. В противоборство вступили носители различных прав — прав очерёдности и права исключительности. Последний носитель пребывал в агрессивном меньшинстве.
Анна Дмитриевна оторвала взгляд от монитора, посмотрела на медсестру.
— Чего они расшумелись? Кто там опять буянит?
— Кошмар! — ответила та односложно.
— Не поняла. Какой кошмар?
— Кошмар ходячий заявился. Порядок в очереди наводит.
— О, господи! — Анна Дмитриевна всплеснула руками. — Меня или удар хватит, или я его «клавой» пришибу.
— Не дышите… Дышите…
Очередной больной оделся, вышел из кабинета. В дверях тотчас появился пожилой мужчина среднего росточка в клетчатой байковой рубахе, тёплых шароварах. Вид мужчина имел какой-то неопрятный, даже неряшливый: скулы и подбородок покрывала сивая щетина, из ушей и ноздрей торчали волосинки, поредевшая шевелюра давно не встречалась с расчёской. Рубашку словно жевала коза. Жевала, жевала, да так, не дожевав, и бросила. Шаровары на коленях обвисли, края штанин волочились по полу. Общему облику соответствовало брюзгливое, подозрительное выражение, написанное на лице. При виде хозяек кабинета брюзгливость сменилась сладенькой улыбочкой.
— Здравствуйте, девочки!
Хозяек кабинета «девочки» покоробили. Вера Григорьевна нахмурилась, Анна Дмитриевна поджала полные губы.
Сестра взяла у больного направление, передала врачу.
— Раздевайтесь, ложитесь. Вам три дня назад ЭКГ писали. Что-нибудь случилось? В неврологии обычно один раз делают.
Сладенькая улыбочка исчезла, на лицо вернулась брюзгливость.
— Тебе талон даден, вот и делай. Сердчишко прихватывает, а докторша выписать хочет.
Больной разделся, поёжился, проворчал недовольно:
— Чёй-то холодно у вас.
— Весна, дедушка, топить перестали, а на улице похолодало, вот и холодно.
От такого обращения больной взвизгнул.
— Какой я тебе дедушка! Семьдесят только на будущий год будет. Не топят, так калорифер у лежака поставьте!
Старик долго ворочался, двигал лопатками, сучил ногами. Анна Дмитриевна не выдержала.
— Вы бы поторопились, Данила Гаврилович, вы не одни, очередь — полный коридор.
— Жёстко тут. Жалко матрац подстелить?
Наконец, пациент улёгся. Вера Григорьевна, стоявшая в ожидании с напрягшимся лицом, смазала нужные места гелем, начала закреплять электроды. Неожиданно больной дёрнулся, сжал ладонь медсестры.
— Вы что делаете? Все электроды отвалились. Смирно лежите, руку отпустите.
— Дай за ручку подержаться. Жалко тебе, что ли? — захихикал Данила Гаврилович.
Брезгливо поморщившись от прикосновения влажной ладони, Вера Григорьевна нервно выдернула руку, подняла с пола упавшие электроды.
— Ещё раз так сделаете, выгоню из кабинета и делать ничего не буду.
— Жалко тебе, что ли? — продолжал хихикать престарелый ловелас.
Больные встречались разные, за два десятка лет Вера Григорьевна привыкла ко многому. Но от липучего взгляда прищурившихся глаз на одутловатом лице с лупившейся кожей, завалившейся верхней и отвисшей нижней губой лицо женщины пошло пятнами.
— Лежите смирно, не шевелитесь, — проговорила яростно, подошла к аппарату.
Обиженный холодностью суровой медсестры, не ответившей на заигрывания, Данила Гаврилович больше не улыбался. Путаясь в рукавах, надел рубаху, подошёл к столу врача.
— Ну и чё там у меня? Инфаркт скоро?
— Нет у вас никакого инфаркта. Идите в палату, сестра результат в отделение принесёт.
Даниле Гавриловичу почудился подвох, все только и норовят объегорить да отнять. Заговорил с визгливыми злыми нотками.
— Я счас знать желаю, чё у меня. Знаю я вас, сунете куда попало, ищи потом.
— Что было, то и есть, — сдерживая раздражение, Анна Дмитриевна кивнула на монитор. — Сами смотрите.
— Кого я в ём понимаю, компьютере твоём? По-человечески скажи, язык не отвалится.
Данила Гаврилович заводился всё больше, перешёл на фальцет.
— У вас возрастные изменения. Это нормально. Что ж вы хотели, чтобы у вас сердце, как у семнадцатилетнего юноши было? Ещё и курите.
— Не курю я! Два месяца, как бросил!
— Наверное, всю жизнь курили, изменения-то остались. Для вашего возраста сердце нормальное. В космос не пошлют, но жить можно.
— А чего оно бухает тогда? Молодая ещё, кого ты понимаешь! Врачи называется! Тьфу, прости господи!
— Больной, ведите себя прилично! — круглое личико Анны Дмитриевны с задорно вздёрнутым носиком разрумянилось, верхняя губка приподнялась и задёргалась. — Что вы себе позволяете? Я не лечу, а расшифровываю результаты исследований. По поводу сердца обратитесь к лечащему врачу. Всё, идите. Расшифровку ЭКГ принесут в отделение.
Лоб, щёки Данилы Гавриловича приобрели бордовый цвет. Глаза выпучились, на кончик носа выползла капля. Слова опережали мысль. Желание сказать что-нибудь позабористей наглой докторице, чтобы ту перекосило от злости, затмевало разум. Лечащая врачиха была женщина строгой, хоть над этой молодушкой поизгаляться.
— Кого она понимат, врачиха лечащая? Десять лет радикулит лечит, вылечить не может. Доктора называется! Больница бесплатная, а хорошие лекарства — покупай. Чё, думаешь, дурак я, да? Не вижу, как сёстры с бутылками у раковин возятся? Хорошие лекарства родичам раздаёте да продаёте, а нас разбавленными лечите!
Возмущение и смех мешались у Анны Дмитриевны.
— Вы сами-то понимаете, что несёте? Вы представляете, что с вами будет, если в систему водопроводную воду налить? Если сердце болит, обратитесь к терапевту. Может, вас на эхограмму направят. ЭКГ всё не показывает.
Данила Гаврилович на минуту утих.
— А эта, эха у вас есть?
— Нет, у нас нету. Надо направление в диагностический центр получить, дождаться очереди. У них есть. Если платно, можно без талончика, никакой очереди.
— Больница называется! Я про вас Путину напишу!
— А это кто, друг ваш? — хихикнула Анна Дмитриевна.
— Вот накрутит хвоста, так узнаете.
Данила Гаврилович выхватил миллиметровку с кардиограммой и избавил хозяек кабинета от своего присутствия.
— Ух! — произнесла Анна Дмитриевна с облегчением, словно избавилась от тяжёлой ноши.
— Ну, дурак, ну, дурра-ак! — протянула Вера Григорьевна. — Надо же, за ручку ему охота подержаться. Найди шалаву какую-нибудь, и держись за что хочешь.
— Весна, гормоны играют, — глубокомысленно изрекла Анна Дмитриевна и хихикнула. — Вот погодите, выпишется из больницы, подстережёт вас и изнасилует. Уж очен-но вы ему понравились. Меня-то за ручку не держал.
Через минуту добавила:
— Может, и вправду сердце побаливает.
— Прям-таки, — с насмешкой откликнулась Вера Григорьевна. — В больнице на всём готовом живёт, вот и мутит. Дома всё самому делать надо и поговорить не с кем. У него жена в прошлом году померла. Чтоб он сам сдох поскорей. Противный какой, кошмар ходячий.
— Да вы что говорите! — воскликнула с испугом Анна Дмитриевна. — вдруг вправду помрёт. Грех на вас будет.
— Переживу. Все помрём когда-нибудь.
Вера Григорьевна старательно вымыла руки с мылом, пригласила следующего больного.
В магазине Данилу, пытавшегося устроиться у кассы, дабы «подержаться за ручку» и позубоскалить на известную тему с кассиршей, толкали, поругивали. Да и молоденькая девица, сидевшая за кассой, не испытывала желания кокетничать с облезлым старцем. Со своей холщовой торбочкой, в которую сложил покупки — хлеб, вареную колбасу, коробку чая «Принцесса Канди», ловелас уподобился надоедливой собачонке, путающейся под ногами. В конце концов, собачонку оттеснили прочь.
Спустившись с бетонного крыльца на тротуар, Данила остановился в раздумье. Пятачок, так в райцентре называли небольшую площадь, образованную тремя сходившимися улицами, жил своей жизнью. Современный супермаркет, хозяйственный и реликтовый продуктовый магазин принимали покупателей, у зелёного банка бил копытами табун железных коней, два магазинчика с ширпотребом и бижутерией, претендовавшиe на роль бутиков, зазывали в свои недра. Проезжали автомашины, сновали прохожие. Лишь две бездомные собаки, ожидавшие подачек у пирожкового ларька, да Данила не могли найти себе занятие. Дома царила скука. Огородишко вдовец забросил, старые друзья куда-то рассосались. Соседи менялись едва ли не каждые полгода, да и те состояли в основном из молодёжи, снимавшей квартиры у настоящих жильцов. Впрочем, одно дело, до которого никак не доходили руки, имелось. Ждали починки два облупившихся стула. Каким-то неведомым образом из спинок вывернулись и потерялись шурупы. На новые шурупы деньги Данила жалел, да и неинтересно так — взял да купил. Если пошуровать в сарайчике, можно отыскать что-либо подходящее, но пока подходящее не находилось. Может, нерасторопный мастер плохо искал, а, может, его там и не было.
О шурупах Данила поговорил с Лёнькой и Костяном. Лёнька вообще не поддержал разговор. Занятый своими мыслями бывший коллега по слесарке едва что-то буркнул в ответ на приветствие. Данила придержал торопливого мужика, ухватив за рукав, зачастил вопросами.
— Куда бежишь? Как жизня-то? Где трудисси?
Лёнька недовольно дёрнул рукой, освободил рукав.
— В автомастерской работаю. Чего хотел? Говори скорей, некогда мне, за сигаретами выскочил.
Данила расплылся в улыбке. Приблизившись к собеседнику, дыхнул гнилостным запахом.
— Дак ты мне и нужен. Понимашь, стулья поизломались. Десяток шурупов надо. Ты слесаришь, у тебя найдутся.
Лёнька оторопело посмотрел на бывшего сотоварища. Собрав морщинки у глаз, поморщился.
— Чего? Ты чё, вообще? Иди, вон, в хозяйственный, да купи. Копейки стоят. Думал, что серьёзное. Шурупы ему поищи! Всё, отвали, некогда мне.
Щуплый автослесарь крутнулся, и, оставив обиженного пренебрежением надоеду, ушёл прочь.
Солидный Костян, чей возраст перевалил за полсотни, в отличие от Лёньки, был гладко выбрит, одет в чистые джинсы. Главное, Костян не торопился. Достав пачку сигарет с фильтром, вытряхнул одну, чиркнул зажигалкой. Данила искательно протянул руку. Костян снисходительно усмехнулся, угостил давнего знакомца сигаретой, протянул зажигалку. Спросил с подначкой:
— Ты ж курить бросил? Или ты только свои бросил?
Попрошайка несколько смутился, переступил с ноги на ногу.
— Да так, балуюсь иногда.
Костян выпустил в небо струю дыма, с неуважительной усмешкой хмыкнул.
— Ну-ну, понятно.
Зажимая дармовую сигарету в горсти, Данила проследил за ленивым взглядом знакомца, созерцавшим полёт голубиной стаи.
— А ты чё не на работе? Ты ж в «Стройлесе» пахал. За это дело, что ли, выгнали?
Костян бездельничал, дабы скоротать время, был не прочь поболтать даже с Данилой. Но вопрос раздражил его.
— Почему выгнали, чё сразу выгнали? Песец «Стройлесу» пришёл.
Данила затянулся, глубокомысленно поморщил лоб.
— Чё так? Банкрот, что ли?
— Типа того. Материала нет. В мае последнее бревно распилили. Москвичи весь лес скупили, свою фирму открыли.
— Ну и ты чё, груши околачиваешь?
— Да почему? Вон, под тополями «газик» мой стоит. Калымлю, кому чё подвезти.
— Ни фига себе. Ну, ты прям олигарх.
— Т-хе, олигарх! Купил рухлядь рухлядью, за год подшаманил. Вот теперь пригодился, бегает помаленьку. Ну, а ты чё, на пенсии, помогаешь, кому делать нечего?
— Да, вишь, Костян, дело у меня какое, может, подсобишь.
Данила обстоятельно рассказал о сломанных стульях, выжидательно посмотрел на собеседника. Тот подумал, оттопырил губу.
— Да, может, и есть, посмотреть надо. Так опять же, длина какая, диаметр. А то — шурупы. Шурупы, они разные.
Данила представил, как поедут к Костяну домой, пару часов будут рыться в железном хламе. Но надежды его не оправдались. Зазвонил мобильник. Вольный перевозчик выхватил из кармана телефон, заговорил в трубку.
— Да, да… Всё правильно… А куда… Всё, договорились, через десять минут подъеду.
Костян иноходью побежал к грузовику. Возглас: «А как же шурупы?» остался без ответа.
Данила потоптался ещё немного у бетонных ступеней, посмотрел на работницу, протиравшую стеклянные двери, поплёлся к массивной круглой тумбе, стоявшей под тремя высоченными тополями. Тумбу облепляли объявления «купи-продай». Предложения интереса не представляли. Волос для продажи не имелось, окна не требовались, в дровах и угле житель трёхэтажки не нуждался.
— Здоров, Данила! Покупаешь чё, или продаёшь?
Данилу окликнула толстая тётка неопределённого возраста, но явно за сорок, одетая в вязанную зелёную кофту не по сезону, обутая в глубокие галоши. Лихорадочный румянец на дряблых щеках, блёклые волосы старили женщину.
— Тц, тц, — пискнул Данила. — Кого мне покупать? Скоро кусать нечего будет.
— Ты чё ж, вылечился? Давно выписался?
При упоминании о лечении, Данила вспомнил тётку. То была больничная санитарка.
— Кого вылечился? Кого наши врачи вылечат? Продержали две недели, да выпнули. А ты чё, выходная?
— Выходная! — передразнила тётка зло. — Тоже выпнули. Года не проработала, выгнали суки.
— Сократили, что ли?
— Главврачу настучали — пьянку я устроила. Мужикам по стакашку бурдомаги налила, жалко мне, что ли. Дак я им в глотки не заливала, сами попросили. Я-то, — бывшая санитарка хитренько улыбнулась, — приспособилась бражку ставить. Ну и с собой банку брала. Вечерком тяпнешь — весело! Водка-то счас за двести зашкаливат, денег не напасёшься. Мужики про банку прочухали, ну и попросили. А пойло крепенькое вышло! У мужиков со стакашка загорелось, гонца послали. Ну, и мне поднесли. Мы и пили-то не в палате, в санитарской устроились. Вот скажи, кому како дело. Пьём тихо, культурно, никого не трогаем. На-те, дежурный врач нарисовался. Нарисовался и давай нас строить. Мужики обозлились, самого «построили». Выскочил, как ошпаренный. А чё, сам виноват, пусть не лезет, мы тихо сидели, никого не трогали. Выгнали, ну и хрен с имя. Я шибко не переживаю. Было б из-за чего. Платят пять тыщ, врачи выпендриваются, сёстры выпендриваются, только и знают указывать. Не берут только никуда. Ну да ничё. Лето перекантуемся как-нито, а к зиме сыщу работу. Ну их всех на фиг!
— Чё на фиг, чё на фиг! Жрать-то что будем? — неожиданно подала голос толстоногая малолетка, разглядывавшая объявления на тумбе.
— Это моя Танюха, — объяснила бывшая санитарка.
Данила вспомнил, тётку звали Татьяной.
— Не пропадём, доча, не помрём с голода. Вот разгребусь маленько, пойдём штукатурить. Лето, кто строится, кто ремонтируется. Рабочие руки нарасхват.
— Ой, не могу, штукатурить она пойдёт. Кого ты наштукатуришь? Испилась вся.
— Э-э, доча, — старшая Татьяна погрозила пальцем, — не говори, чего не знашь. Талант-от, его не пропьёшь. Руки мастерство помнят. Руки у меня золотые.
Санитарка подняла на общее обозрение красные, подрагивающие кисти.
— И ты со мной штукатурить будешь. Вдвоём веселей, и делу тебя обучу.
— Мобильник купишь, тогда пойду, — капризно ответила дочка.
— Вот привязалась с этим мобильником. Жрать нечего, ей мобильник подавай. На кой ляд он тебе нужен? Кому звонить будешь?
— Знаю кому, подругам. У всех есть, у меня нету. Стыдно на улицу выйти.
— Вот ещё горе моё. В школу не ходит, на работу не берут — малолетка.
Татьяна не уходила, бранилась с дочерью, и старалась поймать взгляд Данилы, словно пыталась добиться у того благосклонности.
— Чё, из школы-то выгнали? — спросил Данила машинально, шаря по малолетке замаслившимися глазёнками.
— Не пошла ей наука впрок. С двояков на трояки перебивалась, — продолжала Татьяна, голосом и взглядом стараясь вызвать к себе жалость. — Я ей потом сама сказала: «Да не ходи ты в эту грёбаную школу, будь она неладна». Вот, ты сам рассуди. Я пять тыщ получала в этой грёбаной больнице. А им то за одно плати, то за другое. Тут вообще придумали, какой-то училке подарок сделать, по пятисотке собирали. Я где таки деньги наберу, печатаю, что ли. Вот с Нового года и сидит дома. Кого с ней делать, ума не приложу. На работу фиг, кто примет. Хоть бы какой одинокий мужичишко взял прибираться в доме.
— Ну, ты совсем того, — откликнулась дочка, метнув взгляд в материного знакомца, — в б… определить меня хочешь.
— Сразу и в б… Дура ты, дура. Прибиралась бы у кого, на свой мобильник заработала, да и пожрать чего.
Татьяна отвернулась от дочери, посмотрела на одинокого мужика просительным взглядом.
— Займи полтинник, может, сотенная найдётся, — мучимая жаждой женщина сглотнула, потопталась на месте. — Танюха, когда прибраться бы зашла, ещё чего там, по хозяйству.
— Какой полтинник, какая сотня! Говорю, скоро кусать нечего будет, с такими ценами.
Жалость к деньгам, которые неминуемо бесследно исчезнут, боролась с вожделением. Взгляд отклеился от толстых ляжек, едва прикрытых тонким коротким платьицем, скользнул вверх, к бугоркам, не стеснённых лифчиком.
Данила кашлянул, заговорил фальцетом.
— Вот чё, счас пузырь возьму, пойдём ко мне, выпьем за знакомство. Только ты, того, с Танюхой иди.
— Банку пива возьми! — крикнула вдогонку малолетка. — Мне вашу водку пить противно.
Дрожащими руками Данила сдвинул на край стола немытую посуду, наполнявшую кухню дурным запахом, налил в граненые стопки водку. Татьяна торопливо кромсала хлеб, колбасу.
— Ну, будем!
— Вы тут пейте, я туда пойду, — малолетка с отсутствующим видом взяла банку с пивом, ушла в комнату.
После второй лицо у Татьяны размякло, обвисло.
«Расстележится, — забеспокоился старец, — потом не выпроводишь». Водки было жалко, но он пересилил себя, иначе та уйдёт.
Пробка пошла не по резьбе, завернулась с третьего раза.
— Ты чё, — встрепенулась собутыльница, — давай допьём, полбутылки ещё.
— Ты того, водку забирай, и домой иди, сама допьёшь. Танюха пусть останется. Приберётся, вишь, бардак какой у меня.
— Да мне чё, хотит, пусть остаётся. У тебя и правда, мусор кругом. Договоритесь, пусть хоть кажен день приходит убираться. Только деньги мне платить будешь, — с хитренькой улыбочкой Татьяна погрозила пальцем.
— Ну и хата, даже телик не работает. Мобильник купишь, буду приходить. — ноюще донеслось из комнаты.
Неожиданно появившаяся в дверях дочка выхватила у матери бутылку, привычным движением свернула пробку, хлебнула из горлышка.
— Вот же стерва, — пробормотала мать, отбирая водку.
Данила нетерпеливо подталкивал мешкавшую гостью к выходу, у порога вышла заминка.
— Ты вот чё, ещё на пузырь дай, а то заберу Таньку, — неожиданно злобно зашептала Татьяна, не позволяя открыть дверь.
— Я где столь денег наберу?
— Твои проблемы. Давай, давай. Ты как хотел? Не будет денег, и девки не будет.
Сопя, Данила достал кошелёк, зашелестел купюрами. Татьяна ловко выдернула три сотенных бумажки и шмыгнула за дверь.
Танюха снулой рыбой лежала на кровати, раскинув руки и ноги, банка из-под пива валялась рядом. Данила долго стаскивал тесное платье. От вожделения вспотели ладони, от усердия выползла капля. Старец кряхтел, что-то бормотал, тискал неразвитую грудь, мусолил губы, щёки. Танюха лежала безучастно, лишь лицо воротила в сторону, цедила сквозь стиснутые зубы:
— Да не облизывай ты меня. Давай скорей.
Ушла малолетка в сумерках, строго-настрого предупредив: без мобильника в постель не ляжет.
2015 г.
© Александр Коломийцев. Hekaýalar
